Русский космизм

Задача XXI века – построить осознанное пространство, которое будет общим для всех жителей и наций Европы, и создать альтернативные геополитические структуры, которые смогут восстановить равновесие с гегемонистской динамикой унификации талассократических сил. Когда речь заходит о геополитике, мы думаем, прежде всего, о расстановке сил и диалектике конфликта применительно к определенной территории. Однако геополитика не является точной и замкнутой научной дисциплиной. Она объясняет не только динамику пространства, но и связанные с этим пространством скрытые символические представления, которые образуют систему понятий геополитики, связывая ее с метаполитикой, философией и герменевтикой. В таком случае, геополитика является также осознанием пространства. Несмотря на то, что «онтологический» подход в геополитике (как и праксиологический и полемологический подходы) еще недостаточно исследован, уже появились выдающиеся работы о связи геополитики и философии. Австрийский генерал Йордис фон Лохаузен определяет геополитику как «географический разум государства». Еще в V веке до н.э. древнегреческий историк Геродот говорит, что способность к синтезу предполагает умение обобщать. А философ Аристотель (IV век до н.э.) включает географию в политический анализ. Связь геополитики с философией заключается, в частности, в фундаментальном понятии власти, могущества. «Умение осмыслять пространство необходимо для понимания власти». Это понятие встречается также в названиях трудов, посвященных геостратегии: «Геополитика: пути могущества» генерала Пьер-Мари Галлуа или, например, «Империи и могущество» Йордиса фон Лохаузена. Особое место в геополитике занимает миф как средство понимания мира, которое вписывается в традицию и служит, таким образом, для передачи определенной системы ценностей. Миф – это отражение конкретного порядка по отношению к мировому хаосу. За фактами и вымыслом стоит видение мира в целом. «Мифы любого народа органически связаны с его видением мира и его историей». Однако мифы могут передавать и ложные идеи (по Платону). Следовательно, тот, кто создает и контролирует мифы, обладает властью. О силе предрассудков писал основатель философской герменевтики Гадамер: такие идеи, часто неосознанные, управляют механизмами идентификации (о них пишет и французский геополитик Франсуа Тюаль), которые обуславливают и формируют различные формы пространственных представлений. Нельзя отрицать, что геополитика – это особый способ мышления и представления пространства путем его организации и особой проекции в окружающую действительность. В философии пространство обрекает человечество на разрозненность, но, вместе с тем, дарит ему различия, индивидуальность, самобытность и избавляет его от бесформенного и однообразного существования, при котором невозможно появление личности.

Движение, изменение и мобильность в геополитике

Стоит напомнить, что первым философским движением была борьба против движения, сопротивление восхищению движением, что обусловлено не столько этическими или психологическими причинами, сколько логикой. Вспомним спор Платона и Гераклита. Гераклит говорил: «Нельзя войти дважды в одну и ту же реку», — это было утверждением вечной мобильности и факта того, что время все превращает в ничто.  На это Платон метко ответил, что непостоянство само по себе – это чистый вымысел. Ведь чтобы  осознать непостоянное, нужно, чтобы это непостоянное само себе соответствовало, а его нестабильность была относительно стабильна. Различие и мобильность могут существовать только на фоне идентичности и постоянства. Схожая философская полемика была у Юма и Декарта. Согласно концепции Юма, человек вечно меняется, а значит, не может оставаться одинаковым. Человек не является ни ребенком, которым он был, ни стариком, которым он станет. Наша личность меняется. В социальной и политической истории кто-то может сказать, что мы имеем дело лишь с последовательностью потрясений, вселенским хаосом. Гегель ответит Паскалю, что мы воспринимаем историю как нечто хаотичное только потому, что есть некоторая сущность, которая сохраняется в ходе истории, то есть коллективные различия обретают форму в государстве с определенной пространственной, географической, исторической и политической организацией.

Континуальность / консервация / дискретность

Геополитика является динамикой мобильности, движения и, одновременно, — консервации и континуальности. Если сопоставить дуальную геополитику Евразии (теллурократия и континентализм) с талассократической геополитикой атлантизма, можно заметить, что их фундаментальное и эпистемологическое различие заключается в разнице на концептуальном и философском уровне смысла, который они дают пространству. Чтобы понять концепт мобильности, необходимо понять философскую ситуацию, в которой мы находимся. С одной стороны, мы имеем дело с позицией консерватизма, при которой мобильность представляется как падение и деградация. Действительно, у Платона, да и в так называемом «сакральном» мировоззрении, мобильность зачастую равноценна смерти. Все, что способно изменяться, воспринимается как источник деградации и беспорядка. Мобильность становится синонимом беспорядка. Что касается философского и метаполитического уровня, мы узнаем из работ Генона и Эволы, посвященным традиции, что крайняя мобильность, лишенная смысла, сопровождает состояния патологического возбуждения и истерии. На уровне политики, излишнее возбуждение в городе является признаком беспорядка и его саморазрушения изнутри. С другой стороны, мы обнаружим «прогрессистскую» позицию по отношению к мобильности, которая возвышает ее и осуждает постоянство, «статику» как признак стагнации в материальном и психологическом плане. Постоянство — это стремление к смерти, к повторению; это стагнация, отказ от политического прогресса. Изучение эпохи Просвещения в трудах Шпенглера, Юнгера и постмодернистов Лиотара и Бодрийяра показало заблуждения и границы этой мифологии прогресса, которая была фетишизирована эпохой и стала затем причиной знаменитой западной «разочарованности».

В сфере геополитики мы имеем дело с эпистемологическим противопоставлением, которым надо оперировать весьма осторожно из-за риска начать рассматривать движение как анти-покой, а покой – как анти-движение, что приведет к патологической ситуации колебания между двумя крайностями. Велико искушение начать думать, что стагнация позволяет избежать волнения, а волнение — стагнации. В геополитике стагнация часто приводит к отказу от «власти», которая является целью геополитики. Эту стагнацию можно наблюдать в современной европейской про-атлантической геополитике, предписываемой всемирными экономическими требованиями соперничающей англо-американской талассократии. В результате, порождая намеренно стагнацию, чтобы уйти от волнения, мы порождаем стагнацию, которая возмущает, а создавая волнение в ответ на нее, мы способствуем появлению волнения, которое возвращает нас к стагнации. Иначе говоря, геополитика, лишенная мировоззрения и пространственного смысла, непременно порождает неясность, при которой смешиваются понятия «движение/покой» и «возбуждение/стагнация», в то время как разумная геополитика будет опираться на динамическую дихотомию, ловко сочетая движение и покой, осмысленные в понятиях «власть/континуальность» и «революция/консервация» на метаполитическом уровне. Именно эта разница лежит в основе оппозиции евразийской геополитики теллурократии и талассократической геополитики: первая является, по сути, силой преобразующего движения на основе общей исторической и органической континуальности континента, вторая же является силой изменения – мобилизирующего, конструктивистского, механистического, — которое растворяет цельность континентальной основы в конструктивисткой подвижной дискретности пространства. Талассократическая геополитика строится на принципе разделения и не учитывает природную и историческую континуальность пространства. В евразийской геополитике континуальность и движение вынуждены сосуществовать. Мы знаем из законов термодинамики, что именно движение структурирует систему, а покой и стагнация, наоборот, ее разрушают. Психоанализ показал, что стремление к желанию порождает само желание, а неподвижность является признаком смерти. Возникает вопрос, правомерно ли в геополитике смешивание понятий статичности и неподвижности.  Статичность может быть созидательной. На медленной скорости и при замедлении происходят различные явления. Системам необходим покой, чтобы избежать перегрузки. Для человека покой – это момент созерцания и принятия окружающего мира. Между зрителем и созерцаемым объектом появляется своеобразная синхронизация, а затем происходит ускорение связи. Нельзя не восхищаться тем, как покой может стать фактором ускорения и движения.

Власть трансформации и хаос

Геополитика, понимаемая как «власть трансформации», становится сама по себе результатом осмысления. Таким образом, мобильность не является временным и пространственным концептом, это концепт продуктивный, а у существования в пространстве появляются новые отношения. Вопрос мобильности в геополитике влечет за собой и вопрос созидания на всех уровнях: пространственно-материальном, психическом и социальном, политическом и культурном. В таком случае, можно констатировать, что геополитика конструктивистских изменений, проводимая талассократическими державами, не смогла создать на завоеванных территориях (я имею в виду Ирак, Ливию и Афганистан) работающую модель построения государственных отношений, приспособить инновации к культурной, религиозной и исторической континуальности завоеванных пространств. Геоконструктивистские изменения, которые разрушили результат тысячелетней политической, культурной и исторической деятельности, лишь усугубили беспорядок и раздробление завоеванного пространства. Действительно, философия изначально говорила, что для успешной трансформации необходима стабильность и континуальность. Философские и метаполитические труды немецкой Консервативной революции (в эпоху Веймарской республики) показали желание провести социальную революцию в рамках консервативного проекта, который бы учитывал традиции культуры, социальный факт и политическое пространство. В материальном плане идентичность никогда не появляется случайно – необходима континуальность жизни, динамизм материи. В геополитике понятие абсолютной статичности – нонсенс. Допустить и осуществлять абсолютный статус-кво означало бы небытие и отказ от власти, которая является сущностью геополитической динамики, остановку, до и после которой ничего бы не существовало. На самом деле, мы находимся во всеобъемлющем геополитическом динамизме, в состоянии постоянной войны, при котором покой, мир – лишь видимость. Конечно, мы наблюдаем некоторые замедления: Лейбниц говорит, что с точки зрения человека покой существует, но это лишь замедление, а не полная остановка.

Любая геополитическая идентичность вовлечена в динамизм. Лейбниц говорит, что мы всегда воспринимаем явления, даже до того, как начинаем делать это осознанно. Явления сами закрепляются в нашей памяти вне процесса восприятия, мы даже не осознаем этого. Другими словами, если бы природа сама не способствовала восприятию и закреплению в нашей памяти, мы бы не смогли ее воспринимать. Таким образом, человеческая идентичность, восприятие и сознание возможны только на фоне динамизма. На экономическом и политическом уровне, необходимая территория, государство или общественное пространство возможно только если геопространственная и геополитическая структура предшествует экономической и политической. Государство невозможно без геополитического динамизма, продуктивного в пространственном плане. В противоположность таким философам, как Платон, Декарт и Гегель, предполагающим существование предшествующей движению статичности, некоторые философы (Делёз, Гераклит и другие досократики, Юм, Маркс) считают, что изменения и покой являются результатом динамизма, движения. Для этих философов понятие динамизма связано с понятием континуальности. Абсурдно предполагать, что явления падают с неба, а не происходят из континуальности с природой, с историей, с бессознательными силами индивидуума и народов, со скрытыми историческими силами, — необходимо исходить из понятия динамизма и движения. Продуктивная мобильность нашей культуры стала возможной только после интеллектуальной революции. Результат этой революции – то, что мы сегодня называем мобильностью. Не будем забывать, что в Древней Греции при Аристотеле приоритет отдавали местоположению, а мобильностью обладал только Бог. Бог являлся движущей силой всякого творения. Будучи неподвижным, он наслаждается самим собой и приводит в движение всякую вещь, привлекая ее к себе. В термомеханике именно движение организует систему, а не покой, а чтобы система была жизнеспособной, ей необходима гетерогенность. И наоборот, если система замкнута на самой себе, она будет постепенно разрушаться. Гетерогенность и порядок противопоставлены замкнутости и беспорядку. На геополитическом уровне, конец идеологий не является катастрофой, — это лишь обнаружение невозможности существования замкнутой на себе геополитической системы. Необходимо отказаться от утопичного идеала полиса, чтобы, наконец, научиться создавать динамические геополитические структуры, позволяющие интеграцию, дифференциацию и плюрализм в Евразии.

Пространство-время и космическое тело

В философии Бергсона есть идея о том, что время тоже создает пространство. Всякая великая геополитика, сакральная и светская, основывается на создании особого пространственно-временного континуума. Речь идет о подлинно ницшеанской, дионисийской концепции пространства-времени. Делёз говорит, что проблема Эйнштейна в том, что он не дошел до конца своего открытия, потому что ограничился количественной множественностью и не вышел на уровень качественной множественности. Бергсон критикует Эйнштейна за то, что он, а за ним и вся современная наука, проигнорировал стадию качественной множественности и не смог обобщить взаимодействие пространства-времени, открытое на физическом уровне, на весь пространственно-временной континуум. В «Материи и памяти» Бергсон говорит, что все, что мы знаем о материи является лишь потоком образов. Если материя – это поток образов, и если наше сознание воспринимает эти образы, тогда наше сознание сливается с вселенной. Далее, если наше сознание сливается с вселенной, то наша личность и есть вселенная. Анри Бергсон через анализ материи и сознания делает феноменальное открытие, что наша личность, наше сознание – это и есть вселенная. Мы являемся космосом. Когда я познаю, мое сознание является сознанием земного шара, галактики. Я не гармонирую с миром, я являюсь миром, «человеком мира» по Мерло-Понти. Открытия Бергсона и Делёза отсылают нас к понятию космического тела. Глубинная сущность человека — быть космическим телом, «телом без органов» по Делёзу. Но этот космизм, присущий любой истинной евразийской геополитике, полностью отсутствует в талассократической геополитике, которая является светской и материальной.

Евразийская геофилософия?

Диалектика движения/покоя, войны/мира прошла через историю всего евразийского континента. Континент развивался в духе эллинизма посредством конфликтов, через серию разногласий философского, религиозного, политического, экономического и территориального планов. Желание снизить уровень конфликтности противодействующих сил путем их примирения и гармонизации привело к обратному результату и вызвало волну разрушительных сил, порожденных самой Европой. Если мы рассмотрим древнегреческое понятие ἀγών [воспитание] у Платона, мы заметим, что оно представляет собой ἀγών [состязание], борьбу противоположных сил в рамках единой и гармоничной души. Борьба, по своей природе, стремится  упорядочивать и гармонизировать. Любая борьба – это порыв к целостности, ἕξις [способность] и κάματος [напряжение, усилие] к гармонии: любое состязание начинается с надежды победить, но победить врага значит обратить врага к себе, объединиться с ним. Поэтому борьба и конфликты ценны только тогда, когда они направлены на создание единения и гармонии.

С этой точки зрения, невозможно не осуждать опасное разрушительное действие στάσις [раздор], национальных распрей и экономического соперничества, которые подорвали и продолжают подрывать основы органической общности евразийского континента. При рассмотрении геополитических и политико-юридических тезисов Карла Шмитта, основанных на оппозиции суша-море[1], на антагонизме между англо-саксонскими талассократическими силами и европейскими континентальными силами, нельзя не заметить, что, в противоположность европейской аристократической концепции политики и государства, талассократия навязывает демократические формы политической организации и провозглашает приход власти множества. Согласно конституции Афин, морское главенство требует, чтобы управление принадлежало народу [δῆμος, демос], который приводит в движение корабли. Речь идет о духе ναυτική  τέχνη [искусство мореплавания], о царстве пиратов, которые все дальше уводят свои корабли от суши, теряя органическую связь с землей и теллурическое сознание.

Это талассократическое отродье рождается без связи с сушей и неизбежно становится склонным разрывать эту связь у других. Именно в этом ключ к пониманию геополитики «потока», которой для покорения надо сначала размыть, растворить «теллурическое», континуальность в «текучем», подвижном и индифферентном. Англо-саксонская талассократия переносит европейскую судьбу морского господства по ту сторону океана. Гегель исследовал это грандиозное translatio imperii [перемещение власти], стоящее в основе зависимости власти и моря, моря и войны в его status nascendi [состояние зарождения]. Новый Свет, Америка, о которой мечтали все мореплаватели, лишена какого-либо якоря и пространственной стабильности, это лишь несбыточная мечта, в которую многие поколения верили и продолжают верить сейчас. Англо-саксонская талассократия, олицетворенная в Америке и Англии, обнаруживает новую форму варварской жестокости – разрушение всякой формы ἔθος [обычай]  и οἰκουμένη [земля, мир]. Для Гегеля Америка представляет собой своего рода варварское обновление старого герметичного и теллурического мира, замкнутого на самом себе. Таким образом, талассократия не восторжествует, пока будет ставить сушу и море на одном уровне. Власть достанется тому, кто займет высшее положение. Метафорический полет моря должен стать реальным.

«Веселая наука» Ницше свидетельствует о таком же разрушении суши, когда искореняется ἔθος [обычай] и νόμος [закон]. Распространение современного сознания на запад и в США как воплощение «крайнего запада» представляет собой наступление явления, которое Эрнст Юнгер определял термином totale Mobilmachung [тотальная мобилизация], а Ницше называл moderne Unruhe [современное беспокойство] и описал в книге «Человеческое, слишком человеческое» как потерю покоя современными людьми. Этнические различия, genius loci [духи местности], социальная самобытность и плюральные объединения будут поглощены и уравнены индифференциацией, подобной поверхности воды [aequor]. На такой поверхности развивается кочевая жизнь, которая положит начало новой смешанной расе, это будут люди, ненасытно упивающиеся материальным, готовые в любой момент сорваться с места, имеющие лишь краткосрочные привычки, лишенные веры [ἄπιστος δῆμος, неверующие люди]. Для Ницше современный дух нигилизма, неизлечимая болезнь Европы, происходит от быстро распространяющегося обезличивания, которое искажает и искореняет традиционные обычаи, уничтожает границы между народами и навязывает индифференциацию времени и пространства. Под строгим контролем неприкосновенного демократического принципа, во власти увлечения техническим творчеством и экспериментированием происходит становление индивидуальной свободы, противной всякой форме sodalitas (политическое объединение). Желание политической власти, не терпящее континентальных границ, порождает процесс демократизации. Этот процесс несет в себе зачатки разложения, гибельные для любой здоровой политики, которую воплощает ζῷον πολιτικόν [существо общественное, «политическое животное»] у Аристотеля. Этот процесс требует постоянного роста многочисленных требований и ожиданий и пропагандирует культурный и экзистенциальный номадизм, вместе с тем он гарантирует безмятежное обладание материальными благами и эгоистическую и индивидуалистическую независимость. Действие и исторический факт возведены в ранг идолов, а деятельность занимает место человека (для автора это идолопоклонство носит современное имя атеизма). Европейские ценности погрузились в сумерки от их искоренения и профанации, но Европа сама является Западом, который несет в себе сумерки внутренней энергии, воли, существовавшей реально в древней системе ценностей. Утрата ценностей смешивается с упадком воли к могуществу и геополитическому главенству. Общая тенденция нашей эпохи направлена на всеохватывающее единение, «полное единство» по Бодрийяру. Дуальность вчерашней холодной войны была лишь переходным этапом на пути к этому единению, от периода радикальной идеологической оппозиции (Пражская весна 1968 года, которая привела к «зиме», маккартизм) до разрешения этого конфликта в пользу контроля мирового рынка. Эта тенденция к глобальной унификации и является современной формой европейского нигилизма. Защитники этого нигилизма оправдывают его основанием новой формы идеального «Левиафана», способного нейтрализовать варварство идеологических конфликтов и приступившего к уравниванию ценностей и сокращению политических угроз посредством административных декретов. Но никогда раньше тирания обезличивания не была такой сильной. Логика этой тирании в том, чтобы сделать относительным все, кроме высшей цели, которой является глобальная нейтрализация ценностей. Проект «вечного мира», разработанный Эрнстом Юнгером в труде «Мир», мистическое и эсхатологическое учение Николая Кузанского («De pace fidei», о согласии веры) – это лишь иносказательная постановка вопроса о становлении Европы. Если принять за основу, что Евразия всегда была Землей вечного поиска (aeterna inquisitio), тогда для исцеления ей необходимо строить себя на принципах сообщества, основанного на любви к различиям, разнообразия исторического опыта и экзистенциального становления. Массимо Каччари в книге «Геофилософия Европы» использует метафору «захода солнца» как символ искупления для Евразии. Этот «заход» означает не уход от самого себя, а, наоборот, обращение вглубь себя, где можно услышать и последовать речи высшей бесконечности, на основании которой множественные элементы признают необходимость подлинной и постоянной постановки вопроса в качестве основы для размышления. Даже если подобный «заход солнца» кажется недоступным для Евразии, этот недоступный абсолют, вечная постановка вопросов о «смысле» – метаполитическом и геополитическом, — и станет единственным путем становления Европы.

Евразийская геополитика будет заключаться в динамике «смысла» онтологической территориализации (концепция Жиля Делёза и Феликса Гваттари): это «ровное пространство»  необходимо заново покорить и приспособить. Открытие нового евразийского различия возможно только с помощью диалектики освобождения и детерриториализации, о которой писал Ришар Мариенштрас: «Удаляться от того, что близко, и приближаться к тому, что далеко, противоречит привычной связи человека с его социальной и естественной средой[2]». Речь идет о парадигматическом русском образе «ближнего» и «дальнего» зарубежья, о восприятии других стран как неопределимые «чужие края» в противоположность преходящему «здесь».

Новое осознанное геополитическое пространство

Что общего у Хаусхофера и Делёза? Между полемологической геополитикой и геофилософскими рассуждениями Отто Поггелера, Жака Деррида, Жан-Люка Нанси, Франсуа Маковски и итальянских философов Луизы Бонезио, Алессандро Марчерано, Катерины Реста и Виченцо Виттелио? Это определенное «осознание» пространства. Хаусхофер осмыслял пространство в категориях власти, Делёз – в категориях смысла и становления. Они оба смогли вырваться из традиционной западной временной и исторической схемы, которая привела к гомогенизации реальности, к отрицанию различий. В этом плане, Делёз и Гваттари смогли преодолеть распространенную точку зрения, поставив во главу угла понятие пространства и осмысляя различие без его сведения к подобному, гомогенному, к постоянству или к простой дискретности. Геополитическая трактовка мировых событий сторонником исторического подхода Йордисом фон Лохаузеном подкрепляется этим геофилософским выходом за пределы исторического, что позволяет лучше осмыслить Событие и Становление, отдаляя их от исторической точки зрения и вовлекая в них изменение и перестройку. Таким образом, получается лучше осмыслить всю историю в целом и нашу современную историю в частности, справедливо характеризуемую преобладанием сложного, гетерогенного, мимолетного и дискретного. Геофилософия Делёза и Гваттари позволяет вписать мысль в пространство. Речь идет не об отказе от истории и от времени, но об особом взгляде, который вводит различие в историю и во время, создавая новую логику отношений. В этом плане, геофилософский метод точно вписывается в концепцию спектрального анализа Германа Кайзерлинга[3]. Это новое осознание пространства, «Raumsinn» [объемное восприятие] по Хаусхоферу есть не что иное, как онтологический поворот мысли к земле. Вероятно, мысль всегда была организована согласно пространственным и теллурическим схемам. Мысль направлена на истину, и каждое свойство имеет свою территорию, трудности заключаются в путях (метод), границах и их преодолении или закрытии (отношения между свойствами), разграничении, стратегиях для сохранения или подчинении территорий. Не случайно географ Иммануил Кант задал вопрос: «Что значит ориентироваться в мышлении?» Философия всегда была глубоко озабочена определением своей территории и ее границ, разделением своей географии на участки, возможным движением внутри этого разделения. Из-за своих застав и пунктов контроля она всегда интересовалась чужими краями, всем не-философским (и даже антифилософским), которое волнуется и копошится за ее пределами. Введение пространства в мышление именно таким способом позволяет определить через необходимость связи с внешним миром. Детерриториалицазия неразрывно связана с территорией и, наоборот, территория появляется внутри движения детерриториализации и определяется этим движением, которое заставляет ее изменяться. «Rimland» Маккиндера, «зоны соприкосновения» Коэна являются детерриториализованным периферическим продолжением «Hinterland» и позволяют лучше понять континентальную динамику. Делёз в книге «Различие и повторение» показал, что репрезентация, как доминантная форма философии, предполагает определенный тип отношений с внешним миром.  В геополитическом плане это – взаимодействие символических и дискурсивных репрезентаций личности и территории, предпосылок Парето, «ухронии» Франсуа Тюаля или герменевтических «предрассудков» Гадамера. Делёз подчеркивает, что мышление предполагает, что есть изначально образ того, что осмысливается, и того, что можно помыслить. Он предлагает выйти за строгое соответствие репрезентации, утверждать внешнее, развивать линии (ризомы) дифференциальной логики. Гваттари и Делёз исследуют возможность мысли, их цель — новый способ мышления. Динамика детерриториализации и ретерриториализации позволяет обнаружить новую специфику. Осмысление современной Европы в геофилософских терминах предполагает констатацию того, что духовной сущности Европы больше не существует, что она была «конфискована», «колонизована» американоцентричным «Дальним Западом», где царят меркантилизм, финансизм и свободный рынок. Современная Европа пережила не «успение», как пишет Раймон Абеллио (книга «Успение Европы»/Assomption de l’Europe), а настоящее поглощение «низменными сущностями» «Дальнего Запада». Однако Абеллио был прав, когда пророчил образование Евразии, которое позволит миру войти в период «реинтеграции», подготовленный самыми значительными и «конвульсивными» конфликтами истории. В этом процессе реинтеграции Европа лишится своей исконной сущности, сохраняя при этом свою «парализованную» территорию, подобно трупу без души и жизни. Несомненно, Европа «детерриториализована», ее духовная сущность и ее самобытность «в другом месте». Настоящий вызов для Европы — принять свое «ризомическое» будущее и следовать своему течения. Ее платой за обретение своей духовной территории будет геополитический и онтологический траур по переодетому понятию «запада», после которого Европа обнаружит свое истинное «евразийское» призвание. Европа, расколотая постоянной «инверсией инверсии» эллинских и иудейских гнозисов в христианстве и появлением универсалистского рационализма и национализма, никогда не сможет стать для себя «полем объединения», ведь «сила сегодня объединяется в масштабах целых континентов, а не отдельных наций», — считает Абеллио. То, что он называет «успением Европы», является ее смертью в «кризисе единения» цивилизации и появлением гностического Запада, «Европы как полюса инверсии [отмеченного «фашистским» моментом] между США и Россией» при «оксидентализации северного полушария» посредством «расширения и усиления бывшей среды Северная Америка  — Европа — Россия в новую среду, растянувшуюся на все северное полушарие и представленную  Восток — Западная Европа — Запад, замыкающуюся китайским и калифорнийским концами на Японии». Однако схема Абеллио будет неполной, если ее не дополнить пагубными эффектами «горизонтальной» метастазы основной формы, которой подчинены все мировые геополитические полюса, и которая, от Лондона до Токио и Нью-Йорка, не поддается никакой форме территориализации.

Разговоры о Евразии сводятся к вопросам онтологического и идентификационного плана. Каковы ценности и особенности, влияющие на современных европейцев? И существуют ли у них политические формы, способные выйти за рамки государства-нации, чтобы стабилизировать и объединить евразийскую территорию? Чтобы ответить на эти вопросы европейцы должны искать то, что политолог Заки Лаиди называет новыми «осмысленными пространствами» [Zaki Laidi, Geopolitique de sens, Desclee de Brouwer, 1998], потому что в наши дни стало понятно, что так называемые ценности рыночной географии, прав человека и мирового управления не производят никакого приемлемого «ценностного» осмысления. Именно с такой проблемой столкнулась сегодняшняя Европа, ее разрешение требует кропотливой работы по собиранию, составлению, сочетанию, синтезу и преодолению и кристаллизации, плоды которой вписались бы в пространство-время как беспрерывное становление.

Сегодняшняя Европа заканчивает эпоху современности, которая на пути к постмодернизму будет продолжать глобализироваться. Религиозные верования, художественное и литературное творчество, социальные и политические формы, быстро растущая власть техники и научного прогресса возвещают наступление планетарной эры. Новое покорение мира опустошает завоевателей, и победители становятся похожи на проигравших. Европа, в прочем, как и личность и общество, не поспевают за миром, за неочевидным разоблачением ускользающей совокупности. Мы все, как и коллективное существо Европы, сами того не зная и не признавая, перешли к новому отношению к миру.

Талассополитика гомогенизации и имперский принцип гетерогенизации

В контексте геополитики атлантизма будет уместным сослаться на термин «талассополитика» — неологизм, созданный Жюльеном Фройндом, чтобы пересмотреть некоторые концепции геополитики, которые отдают приоритет теллурическим явлениям перед явлениями морскими. Этот концепт применим в контексте работ Шмитта о Суше и Море, Альфреда Мэхэна о «морской мощи» (Sea Power) и Хэлфорда Маккиндера о «Хартленде» (Heartland). Диалектика гомогенизации потока изменений и геополитической гетерогенности представляется как доминантная логика международной системы. Она затрагивает все сферы геополитической конструкции и склоняет на различный манер параметры изменения. Как это ни парадоксально, она одновременно охватывает связь между глобализацией и всеобщим, между конструктивистской геополитикой унификации и геополитикой дифференциации – этими двумя явлениями, которые подразумевают оппозицию между талассополитикой и евразийской теллурической геополитикой. Воссоединение Евразии сложно представить без метаполитического и геополитического объединительного элемента, структуры имперского типа в старом понимании[4], то есть суверенной системы с дифференциацией статуса ее составляющих. Опыт показывает, что объединение затронутых единиц возможно только при различном темпе и в согласии с изменяющимися условиями, что не должно мешать двигаться дальше и быстрее желающим того единицам. Имперский принцип «поддержания гетерогенности организованной переменной геометрией[5]» был создан, чтобы учесть экономическую разнородность и предложить временное решение до ее устранения, и является ценным как в политическом плане, так и в культурном. В отсутствие единой европейской нации или европейской культуры, которые, преодолев стадию общего достояния, могли бы стать настоящим связующим элементом, необходимость примирить различия, сделать солидарным равнодушие и преодолеть разногласия обретет в этом принципе спасательный круг. Лингвистический барьер держится дольше, чем таможенный, психологические препятствия долго стираются. Рынок создать проще, чем нацию. Одних только экономических и финансовых причин не хватит, чтобы заставить сосуществовать государства, которые этого не хотят. Гетерогенность различных аспектов европейской проблематики может быть преодолена, только если признать главенство политики под давлением мировой обстановки. Необходимость геостратегической перекалибровки все еще зависит от действий настоящих и будущих великих держав. Однако если учитывать пространственные ограничения международной системы, смена масштабов на уровне пространства действия фирм, частных организаций, и относительное опережение большинством государств, лишь редкие единицы, зависящие от великого пространства, могут быть в числе этих великих держав. Только понятие великого пространства, подразумевающее многополярную и инклюзивную динамику трансформации, способно контролировать и предотвращать динамику дискретных изменений. Это могут быть лишь государства-континенты или макросистемы, созданные, чтобы примирить региональные противоречия или удовлетворить национальные или локальные запросы, чтобы поглощать и регулировать силу изменений. Актуальная архитектура международной силы описана Бжезинским, ее можно свести к контролируемому США евроазиатскому равновесию, причем сами США пользуются настоящим геополитическим иммунитетом. Разумное представление этого равновесия требует учитывать динамогенные зоны международной системы, чего не предполагает классическая точка зрения. Ей пора отложить видение, не учитывающее рост могущества Азии.

Новые пространства силы и уравновешивание международной системы

В контексте мультиполярной геополитической реконфигурации появляются новые пространства силы, меняющие представление политического мира. Роль стран с развивающейся экономикой группы БРИКС и восточной Азии в международных отношениях постоянно растет. Этот рост связан с ростом их присутствия в мировой экономике, центром гравитации которой они могут скоро стать вследствие роста могущества некоторых азиатских государств, которые остаются на данный момент державами регионального характера. Азиатского полюса, в собственном смысле этого слова, не существует в международной системе, потому что на Дальнем Востоке соперничество сильнее общности идей или национализма. Демографический рост не имеет к этому никакого отношения. Однако энергетика Восточной Азии придает новую перспективу евроазиатскому равновесию. Гипотеза ассимиляторской гомогенизации под влиянием США является преимущественным поведением талассократической геополитики, предусматривающей восстановление парадигмы взаимозависимости и интеграции. Ей сопутствует установившаяся структура власти. Это тенденция к унификации национальных и социальных единиц, их приведению к единой норме рыночной демократии, экономического нео-либерализма и общества потребления. Геостратегический приоритет, который США отдают Европе, подтверждает концепцию мира, сосредоточенного вокруг северной части Атлантического океана. Тем не менее, если учитывать скорость европейского политического строительства и если не произойдет в ближайшее время маловероятное ускорение, есть все шансы, что в течение этого века Китай и Азия намного сильнее продвинутся на пути модернизации, чем Европа – на пути унификации. В таком случае геополитическую реальность будет лучше отражать представление с центром вокруг северной части Тихого океана. Задача XXI века – построить осознанное пространство, которое будет общим для всех жителей и наций Европы, и создать альтернативные геополитические структуры, которые смогут восстановить равновесие с гегемонистской динамикой унификации талассократических сил.

Юре Вуич

(Перевод М.Усачевой)

Литература.

C. Schmitt, Terre et Mer, Le Labyrinthe, Paris, 1985.

A.T. Mahan, The problem of Asia an its effect upon international policies,, Sampson Low-Marston, London, 1900, p.63.

Jean Klein, Karl Haushofer, De la geopolitique, Fayard, Paris, 1986.

N. Spykman, The geography of the peace, Harcourt-Brace, New-York.

General Lucien Poirier, in la postface du livre du general Jean Colin, Les transformations de la guerre, Paris, Economica, 1989, p. 268

Colin S. Gray, The Geopolitics of the Nuclear Era. Heartland, Rimlands and the Technological Revolution, New York, Crane & Russac, 1977.

Edward W. Soja, Postmodern Geographies. The Reassertion of Space in Critical Social Theory, New York/Londres, Verso, 1989, p. 13.

Michel Maffesoli, L’instant eternel. Le retour du tragique dans les societes postmodernes, Paris, Denoel, 2000. Pour ne citer que cet ouvrage.

Michel Foucault, « Espace, savoir et pouvoir », repris in Michel Foucault, Dits et Ecrits, Paris, Gallimard, 1994, t. 2.

Gerard Dussouy, Quelle geopolitique au XXIe siecle ?, Bruxelles, Complexe, 2001.

Roland Robertson, « Glocalization : Time-Space and Homogeneity-Heterogeneity », in Global Modernities, Londres, Sage, 1995, p. 25-44.

Arjun Appadurai, Apres le colonialisme. Les consequences culturelles de la globalisation, Paris, Payot, 2001.

Antoine Wincler, « L’empire revient », dans Commentaire, printemps 1992, vol. 15, n° 57

Geraoid O’Tuathail, Critical Geopolitics, Londres, Routledge, 1996.

Hans-Georg Gadamer, Verite et methode. Les grandes lignes d’une hermeneutique philosophique, Paris, Le Seuil, 1976, p. 286-312.

Robert W. Cox, « Social Forces, States and World Order : Beyond International Relations Theory », in Robert O. Keohane, Neorealism and its Critics, New York, Columbia University Press, 1986, p. 204-249.

Gerard Dussouy, Les representations geopolitiques classiques du monde, a paraitre aux Editions Complexe.

Norbert Elias, Qu’est ce que la sociologie ?, Paris, Ed. de l’Aube, 1991.

Immanuel Wallerstein, Geopolitics and Geoculture. Essays on the Changing World System, Cambridge, Cambridge University Press, reedition 2001.

Pierre-Noel Giraud, L’inegalite du monde. Economie du monde contemporain, Paris, Gallimard, 1996.

Pierre Maillet et Dario Velo, codirecteurs de L’Europe a geometrie variable. Transition vers l’integration, Paris, L’Harmattan, 1994

Barry Buzan, People, States and Fear. An Agenda for International Security Studies in the Post-Cold War Era, Boulder (Co.), Lynne Rienner Publishers, 2e ed., 1991.

Richard Marienstras, Le proche et le lointain. Sur Shakespeare, le drame elisabethain et l’ideologie anglaise aux XVIe et XVIIe siecles, Paris, Les Editions de Minuit, 1981.

Anthony D. Smith, « Towards a Global Culture ? », in M. Featherstone, op. cit.

[1] Карл Шмитт знал, что оппозиция суша-море является диалектикой суши и моря, воздушно-морской и воздушно-наземной сил, но эта оппозиция (политическая, а не природная) получила особое значение в 1941-42 годах, когда она связывалась с «мировой войной на море» между Германией и англо-американцами. Эта оппозиция имеет отношение к переломному моменту в английской истории, к «пространственной революции» XVI-XVII веков в эпоху завоевания Нового Света и религиозных войн, о которой Шмитт напишет в «Номосе Земли» 1950 года: «революционное решение перейти к чисто морскому существованию». Так как Англия стала наследницей европейского завоевания океанов, английское морское господство является фундаментальным фактом современной истории, главным аргументом «номоса» Земли, глобального и океанического, который с XVII по XIX век основывался на различении суша/море.

[2] Richard Marienstras, Le proche et le lointain. Sur Shakespeare, le drame elisabethain et l’ideologie anglaise aux XVIe et XVIIe siecles, Paris, Les Editions de Minuit, 1981

[3] Граф Герман Кайзерлинг является одним из создателей антропоморфической концепции. Его виталистский замысел уподобляет континенты и цивилизации организмам, находящимся на разных стадиях развития. Он считает, что тело Европы было поражено и что ее раны, как раны любого живого существа, надо прижечь, чтобы избежать заражения и гниения. Ей нужно обновиться с помощью «внутренней трансформации своих составляющих», но «обновиться, не отказываясь от прошлого», создав «новый космос на руинах после извержения вулкана».

[4] Антуан Винклер, статья «Империя возвращается»/ L’empire revient в Commentaire, весна 1992, том 15, n°57. Аналогия между европейской конструкцией и структурой средневековой империи может стать способом вывести Европу из тупика. Это не отменяет проблемы супранациональности — необходимости в едином центре политических решений, по крайней мере, для наиболее продвинутых объединений.

[5] Концепт Пьера Майе и Дарио Вело в книге «Европа переменной геометрии. Переход к интеграции»/ Europe a geometrie variable. Transition vers l’integration, Paris, L’Harmattan, 1994. Он вписывается в парадигму адаптивной гомогенизации, но порядок организации европейского пространства вызывает разногласия.

Юре Вуич – франко-хорватский геополитик и писатель, автор таких книг как «Фрагменты геополитической мысли» (Fragments de la pensee geopolitique, — Загреб, издательство ITG), «Хорватия и Средиземноморье: геополитические аспекты» (La Croatie et la Mediterrannee – aspects geopolitiques, — издательство Дипломатической академии Министерства иностранных дел и европейской интеграции Республики Хорватия), «Интеллектуальный терроризм» (Le terrorisme intellectuel – Breviaire heretique, — Загреб, издательство Hasanbegovic), «Площадь Маршала Тито – мифы и факты титоизма» (Place Marechal Tito – Mythes et realites du titoisme, — Загреб), «Анамнезы и превращения» (Anamneses et transits, — Загреб-Брюссель, издательство NSE), «Север и юг, честь пустоты» (Nord-Sud l’honneur du vide, — Загреб-Брюссель, издательство NSE), «Похвала увертке» (Eloge de l’esquive, — Загреб, издательство Ceres), «Когда ангелы молчат: Апокриф генералу Анте Готовине» (Le silence des anges – Apocryphe du general Ante Gotovina, — Загреб), «Война миров: Евразийство против Атлантизма» (Guerre des mondes – Eurasisme contre Atlantisme, — Загреб, издательство Jesenski i Turk), «Цареубийство Караваджо» (Le regicide de Caravage, — Париж, издательство Harmattan). Он также является автором более сотни статей по философии, политологии, геополитике и геостратегии и заведует кафедрой политологии и геополитики Государственного института «Matica Hrvatska». Он сотрудничает с Загребским Центром политических исследований и Центром международных исследований.